Масодов Илья - Автобус
Илья Масодов
Автобус
Сначала дядя Костя ел. А потом он брал маму за волосы и бил головой о
диван.
Так получалось каждый день, и Катя удивлялась, как им не надоест.
Каждый день, примерно в десять часов вечера, дядя Костя стучал в дверь. Все
звонили, а он именно стучал. Наверное боялся, думала Катя, чтобы его ни с
кем не перепутали. Катя знала, что это плохо и страшно, когда тебя
перепутают. Иногда ей снилось, что мама её забыла, перестала узнавать, и
это были кошмарные сны. Однажды Катя заблудилась в соседнем квартале, она
встретила милиционера и пожаловалась ему, а он спросил: ты - кто? Я - Катя,
сказала Катя, а какая Катя, спросил милиционер. А какая, в самом деле? Катя
не знала, что на это ответить. Она поняла, что на свете очень мало людей,
которые тебя знают, и если не дай бог они тебя перепутают, ты просто
перестанешь быть собой. Она принялась объяснять милиционеру, что она - Катя
своей мамы, и какой мамы, но у неё ничего не выходило, потому что и мамы её
милиционер не знал. Наконец она вспомнила, что возле её дома стоит старый
ржавый автобус, и милиционер показал ей дорогу домой. Вот так получилось,
что, сама того не зная, Катя была Катей старого ржавого автобуса. С тех пор
она боялась автобуса: он оказался её отцом, потому что другого отца у Кати
не было.
Так вот, дядя Костя каждый день, около десяти часов вечера, стучался в
дверь, мама ему открывала, он снимал куртку, вешал её в передней, снимал
туфли, и прямо в носках шёл на кухню, есть. Тапок дядя Костя не надевал,
любил ходить в носках. Носки у него бывали серые и какие-то бесформенные,
словно до ноги дяди Кости их надевали на что-нибудь совсем другое, к
примеру, на курьи головы, или там на телефонные трубки. Кроме того, в
носках бывали дыры, такие незаживающие, с рваными краями. И ещё носки
воняли. Не на расстоянии, а если приблизиться к ним носом на локоть. Это
Катя знала, потому что дядя Костя часто заставлял её кланяться себе и
называть хозяином.
Ел дядя Костя всё подряд, что мама не готовила, и никакого
удовольствия он от еды не получал. Чтобы есть, дядя Костя садился за стол,
спиной к окну, упирался локтями и начинал тупо глядеть в тёмный коридор.
Мама ставила перед ним еду прямо на сковородке, потому что тарелок дядя
Костя недолюбливал, а иногда он их даже бил. И вообще, как догадывалась
Катя, для дяди Кости главное было - прочность. Прочность он уважал во всём.
Куртка у него была из толстой, холщовой материи, тёртая, но целая. Носки -
и те были прочные, несмотря на незаживающие раны, и окончательно они
никогда не изнашивались. Сковородку дядя Костя ценил также за
неразрушимость и считал надёжной платформой для еды. И саму еду он
предпочитал попрочнее, пожевательнее: мясо, хлеб, огурцы, оладьи, капусту
всякую он ел спокойно, двигая челюстями монотонно, как корова, а рис или
варёную картошку - с раздражением, часто пересыпая вилкой, словно силясь
понять, по какой причине пища утратила свою прочность, и нельзя ли её
как-нибудь вернуть.
Во время еды дядя Костя пил. Пил он купленное мамой пиво, из тёмных,
как мёд, бутылок. Пиво пенилось и воняло забродившим квасом. Пока дядя
Костя ел и пил, мама мыла посуду и разговаривала с ним, точнее, говорила
только она, а дядя Костя в основном ел. Изредка он отвечал что-нибудь, по
своему обыкновению, едва приоткрывая рот, отчего Катя никогда не могла
разобрать, что он там мычит. Изредка дядя Костя звучно рыгал, прямо посреди
маминого разговора, но мама не обращала на это никакого вни
