Маршак Самуил - Статьи, Выступления, Заметки, Воспоминания О Горьком
Самуил Яковлевич Маршак
Статьи, выступления, заметки, воспоминания
ИЗДАЛИ И ВБЛИЗИ
Впервые о Горьком я узнал в 1901 году от гимназистки восьмого класса
Лиды Лебедевой. Ей было семнадцать лет, а мне двенадцать. Я очень уважал
Лиду Лебедеву и потому отнесся к новому имени с полным доверием.
У Лиды Лебедевой был в руках томик в зеленоватой обложке. Книжка была
непохожа на те, что мы брали в гимназии. Те были в переплетах, заклеенные и
трепанные. От них пахло библиотекой, а от этой книги - свежей типографской
краской. И печать в ней была свежее и чернее, чем в библиотечных книгах.
В Воронежскую губернию, в наше захолустье, проникла _новая литература_.
В эту пору жизни мы были уверены, что авторы книг - все без исключения
покойники. Вот только один Лев Толстой остался. О писателях говорили с
единодушным и привычным почтением. Юбилей Пушкина отслужили у нас в гимназии
как молебен. Биографии казались преданиями.
Но о Горьком говорили не так, как о других писателях. Его можно было и
совсем "не признавать". Высокий, красивый студент в серой шинели,
приезжавший к нам на лошадях из Бобровского уезда, заявлял просто, что
Горький - "босовня".
В окошке табачного и писчебумажного магазина появились первые открытки
с портретом Горького. Косоворотка, длинные прямые волосы; лицо скуластое,
хмурое и мечтательное. Неужели это и есть Горький? Похож на послушника или
на молодого странника. Должно быть, он небольшого роста, стройный,
застенчивый.
-----
А через два года я встретил живого Горького. Это было уже не в
Воронежской губернии, а под Петербургом, в Парголове.
Я гостил летом на даче у Стасовых. В одно из воскресений был большой
съезд гостей. По этому случаю я нарядился в свой гимназический мундир с
широким белым галуном и большими светлыми пуговицами. Был я моложе всех
собравшихся лет на 40, 50, 60 и потому чувствовал себя немножко неловко.
Наш хозяин, Владимир Васильевич Стасов, старик большого роста, в
красной рубахе и в зеленых сафьяновых сапогах, встречал на крыльце гостей.
Гости были все знаменитые. Благодушный Репин, говоривший замогильно-глухим
голосом. Глазунов, молодой, но уже грузный (в этот день Глазунов
рассказывал, как однажды ночью на улице пьяный мастеровой принял его за
конку). Ждали Шаляпина, старого знакомого Стасовых, с Горьким.
Чухонская таратайка на высоких колесах подвезла к двухэтажному
деревянному дому их обоих.
Я был очень встревожен, и в голове у меня был туман.
Помню, вначале у меня в сознании оказалось два Максима Горьких. Один -
тот отвлеченный, смутный, занимающий большое пространство и пахнущий
типографской краской. А другой - вот этот человек, имеющий право называть
себя Максимом Горьким.
Было странно подумать, что весь Горький у нас и что с приездом его к
нам никакого Горького за стенами этого дома не осталось. Будто к нам в дом
привезли с площади известный памятник и площадь опустела.
Горький оказался человеком огромного роста, слегка сутулым и совсем не
таким, как на открытке. Вместо блузы, на нем была короткая куртка, наглухо
застегнутая. Волосы были коротко острижены. Ничего монастырского или
страннического в настоящем Горьком не было. Он был похож, как мне тогда
показалось, на солдата. Глаза мне понравились - серо-синие, с длинными
ресницами. Ресницы придавали взгляду необыкновенную пристальность.
Горький стоял в дверях и говорил неожиданным басом.
- Я провинциал, - говорил он Стасову застенчиво и угрюмо.
"О" в этом слове "провинциал" звучало так, будто на пем
